Активизм и политика

Система Путина: корректировать или менять? Статья Григория Явлинского.

На последнюю из серии протестных акций в Москве собралось чуть больше 20 тысяч человек (а уже через час после начала митинга, согласно данным «Белого счетчика», поток уходящих был значительно интенсивней входящего потока).

И эта тенденция на понижение понятна: у митинга нет содержания, никто не говорит о программе и стратегии действий, вместо этого — только лозунги «Отпускай», «Допускай», «Путин — плохой». Поэтому многие приходят лишь для того, чтобы пообщаться с друзьями, глотнуть «воздуха свободы» и разойтись до появления следующего такого же «окна».

Таким образом, протест превращается в субкультуру, которая властям особенно не мешает. Кстати, на последней акции на Сахарова официальные данные МВД о численности митинга впервые совпали с информацией независимого «Белого счетчика» (вероятно, с точки зрения властей, сегодня 20 тысяч человек вполне себе безвредная цифра).

Со сцены митинга пришедших продолжали убеждать в том, что «нас много», говорили об освобождении отдельных заключенных как о победе. Заодно кричали и о «победе» так называемого «умного голосования», и о разгроме «Единой России» на последних выборах в Мосгордуму (хотя большинство в нынешней МГД в итоге получила именно «Единая Россия», и председателем снова избран тот же единоросс). Такие мотивационные заявления позволяют, вероятно, подпитывать микроклимат субкультуры, удерживать сторонников в зоне комфорта, но эти «пропагандистские неточности» быстро вскрываются, и тогда наступает еще большее разочарование.

Протестный митинг на Болотной в 2011 году, — самый массовый за многие годы, кстати, — был типичным проявлением гражданского активизма: люди требовали положить конец фальсификациям на выборах и наказать виновных. Требовали то ли у Центризбиркома, то ли у президента, то ли у абстрактных чиновников, то есть у тех, кто был больше всех заинтересован в фальсификациях.

И никакая Болотная Кремлю была не страшна: Болотная не боролась за власть, не имела своей фракции в Госдуме, не поддерживала своего кандидата в президенты. В итоге протест на Болотной был объявлен «неполитическим», а главной функцией гражданского общества на предстоящих через три месяца выборах было названо наблюдение... Вот так и пронаблюдали за оформлением очередного президентского срока Путина в марте 2012-го. В результате наступило разочарование, и активность надолго угасла.

Но если на Болотной в 2011 году события развивались по схеме «возмущение — протест — разочарование», то условная схема протестных акций минувшего лета выглядит уже так: «возмущение — протест — стабилизация и рутинизация протеста». При этом если раньше власть старалась вообще не допускать массовых выступлений, то теперь, на фоне очевидного роста недовольства положением дел по всей стране, Кремлю скорее на руку превращение протеста в банальность, в изолированную субкультуру. В условиях роста народного недовольства, при непрочности власти накануне «транзита» такая субкультура может казаться режиму полезной — в качестве клапана для выпуска пара: мол, пусть люди с большим активистским потенциалом возмущаются внутри этой резервации в свое удовольствие.

За семь с половиной лет после Болотной изменения едва ли заметны: основной проблемой протеста сегодня, как и в 2011–2012 годах, остается отсутствие перспективного содержания и модели роста и невозможность превращения во всероссийское оппозиционное движение.

И именно это возмущение стало главным триггером активистского протеста минувшим летом. Но протестующие возмущались не сутью системы, а скорее ее видимыми производными — тем, что чиновники и силовики «зарвались», «перешли границы», «совсем уже...» В таком недовольстве заложена предпосылка к тому, чтобы, «выпустив пар», вернуться к прежней жизни.

Тем не менее очередные фальсификации на выборах и репрессии полиции способствуют формированию гражданской позиции у людей. Многие хотели бы сознательно и активно участвовать в политике. Однако протест не становится политикой. Людям не предлагают ни программы, ни плана действий, ни лидеров, ни даже каких-либо среднесрочных целей. Но, не предлагая ничего, кроме посредственно организованного митинга или прогулки по бульварам, людей по большому счету оставляют в рамках давней отечественной традиции — либо терпеть до конца, либо, когда предел терпения будет пройден, бунтовать, ничего не меняя по существу.

Активисты, организующие митинги и пикеты, в абсолютном большинстве своем смелые, благородные и честные люди, многих из них я знаю лично. Они бескорыстно делают свое дело. Их деятельность вызывает глубокое уважение и благодарность за гражданственность и борьбу с несправедливостью.

Но, повторю, этого недостаточно: по такому же сценарию развивались протесты в 2011–2012 годах и закончились глубоким разочарованием и поисками виновных в «сливе».

И тогда, и сейчас протестующие хорошо знали и знают, против чего выступали. Но ни тогда, ни сейчас не было ни малейшего представления, как заставить власть слушать, разговаривать и, главное, менять неприемлемое положение дел в стране. В этом особенность московских гражданских протестов: благородный протест и активизм есть, а политики нет.

В чем же разница между оппозиционной политической деятельностью и гражданским активизмом?

Оппозиционная политика  — это деятельность, направленная на изменение существующей системы распределения и реализации власти и собственности. Не только власти, но и собственности; не в отдельно взятой сфере, а во всех. Политическая оппозиция должна знать, какую систему хочет построить и как это сделать.

В свою очередь,  активизм  — это протест против конкретных явлений. Правозащитники, «зеленые» или борцы против точечной застройки защищают преследуемых властью, спасают природу, пытаются разрешить конфликтные ситуации. Активисты зло и остроумно критикуют систему — за коррупцию, насилие и несправедливость.

В современной России гражданский активизм — это справедливая протестная реакция людей на определенное действие власти или на возмутительное событие.

Чаще всего это так и остается вспышкой негодования, затухающей даже в ближайшей перспективе. В отличие от политики, где в наших условиях главное — это долгосрочное действие, связанная многоэтапность, направленность на смену негодной и неприемлемой системы.

Функции политики и гражданского активизма тоже различаются. Политика стремится к согласованию интересов различных групп общества, тогда как гражданские активисты естественным образом представляют интересы прежде всего своего социального слоя и только по узкому кругу вопросов. (Вопросы бывают очень важными — что может быть важнее жизни, здоровья, свободы человека, — но при этом точечными; более того, именно эта точечность позволяет сконцентрировать максимальные усилия на выполнении локальной задачи).

Политика ставит цели развития страны и предлагает варианты их реализации. Гражданский активизм решает локальные задачи своего города, района, группы.

Инструмент политики — партия со своей структурой, программой и лидерами. Инструмент гражданского активизма — мобилизация протестующих на одну или несколько акций.

Так что же необходимо оппозиционному движению в России сегодня — активизм или политика? Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять, какова цель оппозиции. Реформирование и переустройство правящей системы или ее полный демонтаж? Корректировка или замена?

Например, «Яблоко» до 2000 года боролось за другие реформы — за реформы в интересах большинства, за верховенство права, против криминальной приватизации, против коррупции и против войны на Северном Кавказе. Партия исходила из того, что вектор постсоветского движения России верный и соответствует глобальному историческому развитию, но российское руководство совершает множество тяжелых ошибок, допускает масштабные преступления. С этим нужно было бороться.

Так, слияние власти и собственности в результате залоговых аукционов закладывало фундамент мафиозного государства, и была необходимость этому противостоять (что, к сожалению, не удалось).

Стояла задача корректировать процесс создания постсоветской системы. И в этой ситуации политика во многом сводилась к гражданскому активизму — митингам, шествиям, пикетам, другим формам публичной деятельности.

Сегодня же, на двадцатом году правления Путина, дело уже не в коррекции системы и не в кадровых перестановках. Этим заниматься поздно.

Если речь идет не о смене системы, а о замене какого-нибудь судьи или об отставке, скажем, председателя избиркома, то «голый» активизм при большой массовости (уличные протесты, акции профессиональной солидарности) может оказаться вполне продуктивным. Но если говорить о демонтаже системы, об отказе от авторитарного режима власти в России и тем более о мирном, бескровном изменении сути российской власти, то тогда активизм — полезное подспорье, часто важный, но далеко не решающий инструмент — как в математике, необходимое, но недостаточное условие. Для решения таких задач требуются политические инструменты — в виде партий и программы, нужны компетентные лидеры, с которыми власти будут вынуждены вести диалог. Без этого, без политики сменить систему не получится.

Поэтому отсутствие политики из раза в раз и становится началом конца протеста. Никто специально протест не «сливает», ему просто некуда двигаться.

Перед последним митингом в Москве в интернете звучали призывы принять политическую резолюцию, потребовать не только освобождения политзаключенных, но и судебной реформы… Но для судебной реформы, как и для реформы экономической, как и для борьбы с коррупцией (в виде ликвидации основ коррупции, а не очередного отдельного разоблачения), необходима программа и ее понимание. Ничего этого у сегодняшнего протеста нет. Как нет и готовности такую программу (даже при ее наличии) обсуждать с властями, продавливать ее, шаг за шагом принуждать к принятию.

Нельзя просто взять и прыгнуть в политику, невозможно из ничего создать искусственный орган, который сам по себе станет центром оппозиции. Это все равно что сравнивать поход якутского шамана в Москву с маршем Мартина Лютера Кинга на Вашингтон, воображать, что Кинг — это такой Форрест Гамп, который  «просто встал и пошел» .

Общество может быть представлено в политике и участвовать в политике только через политическое структурирование. Называть это можно по-разному — движением, фронтом, партией, но, по сути, это должно быть серьезное профессиональное политическое образование. А надежды на то, что вместо этого можно создать некую активистскую «партию-лайт» или, точнее, «партию-лайк», — иллюзия (есть уже печально-позорный опыт «Координационного совета российской оппозиции» в 2012 году).

Почему так происходит? Причины разные. Выросшее в 1990-е и 2000-е поколение формировалось в условиях становления в России мафиозного государства, расцвета периферийного капитализма, торжества цинизма и прагматизма, культа успеха любой ценой, снижения уровня образования. Новое поколение в большинстве своем едва ли отличает активизм от политики. Молодежь идет в команды и группы, где главное — задор, энергия, беззаботность и, конечно, планы на счастливое будущее. Несомненно, молодым людям комфортно в такой среде, а политические рассуждения им просто в тягость. Опыт предыдущих поколений им не нужен, они считают его непригодным в новых условиях. Мудрость им тоже не нужна, они исполнены революционного задора.

Однако история свидетельствует о том, что большинство молодежных движений в итоге приносили лишь разочарование и опустошение: их лидеры погибали в тюрьмах или на виселицах, а те немногие «светочи нового мира», которые на время стали победителями, так и не смогли добиться долгосрочных положительных результатов.

Дело, однако, не только в разрыве поколений и особенностях постсоветской ментальности. Есть и другие, объективные причины. В демократических странах сегодня социальная динамика все больше определяется протестом против сложившегося положения дел, истеблишмента и партийно-политических структур. В Великобритании, например, Brexit был одушевлен просто оппозицией Европейскому союзу, а не какой-либо четкой альтернативой членству в ЕС.

Эта тенденция, обусловленная социальными изменениями, экономическими проблемами и технологическими новшествами, усугубляет некоторые из наиболее серьезных проблем сегодняшней жизни, подпитывает злобу и непримиримость позиции, люди организуются исключительно вокруг противостояния другой стороне. Это раскалывает партии, вызывает популистские восстания, поскольку граждане требуют снести истеблишмент и изменить статус-кво. По всей Европе ведущие в своих странах партии раскалываются, ослабляя центристских лидеров и расширяя возможности для жестких популистов. В Соединенных Штатах тотальная межпартийная война сделала сотрудничество с правительством немыслимым.

Эти процессы лучше всего заметны на примере протестующих во Франции «желтых жилетов». Французские протесты воплощают в себе гнев в отношении порядков в стране и тотальное недоверие к институтам. Однако, несмотря на впечатляющую способность «желтых жилетов» к мобилизации, они остались политически беспомощными.

Происходящее в мире может свидетельствовать о закате того, что ученые называют шумпетерианской (элитарной) демократией, названной по имени австро-американского экономиста и политолога Йозефа Шумпетера, — системы, в которой элиты управляли народной волей и мыслили категориями общего блага.

Взамен нарастает сила, которую можно назвать  отрицательным партнерством . Люди мотивированы протестом против власти в гораздо большей степени, чем поддержкой желаемой перспективы. Это имеет разрушительный эффект: ослабляет энтузиазм в отношении позитивной повестки и укрепляет позиции того, кто обещает просто разрушить оппонента. Утрачивается способность объединяться вокруг какого либо созидательного плана на перспективу. Неудивительно, что энергия разрушения ведет к разрушению.

Популистские партии преуспевают на одних выборах, пообещав сокрушить действующую власть, после чего следует их унизительное поражение в следующем цикле.

Согласно социологическим исследованиям, когда люди испытывают недоверие к власти и не ждут ничего хорошего от будущего, поддержка популистов быстро растет. Да и сами традиционные партии в связи с технологическими изменениями испытывают серьезные трудности: кандидаты теперь могут вести сбор средств через интернет (для этого им не нужны уже партии), выход на избирателей возможен через социальные сети в обход не только партийных, но и основных средств массовой информации, внутрипартийное продвижение все чаще происходит через институт праймериз. Это, конечно, демократизация, но такая, при которой традиционные партии, а вместе с ними и их политика теряют эффективность и осмысленность.

Идея о том, что на смену партиям могут прийти движения, создаваемые под краткосрочные проекты, появилась на Западе еще в 1990-е годы. С тех пор прошло четверть века. Результат получился совсем не такой, как предполагалось вначале. За эти годы практически не было таких случаев, когда гражданский активист, обычный представитель среднего класса пробился бы на высокий пост. Зато

получили преимущество те финансисты, бюрократы и выходцы из элитных семей, которые научились использовать популизм и двигаться вверх, то вступая в партии, то отдаляясь от них. В их числе миллиардер Дональд Трамп, «финансовый Моцарт» Эммануэль Макрон, сын высокопоставленного чиновника Евросоюза Борис Джонсон.

Сейчас многие избиратели в США, Франции и Великобритании смотрят на своих лидеров с огромным беспокойством и даже со страхом, потому что не знают, чего от них ждать. Их относительная независимость от партий обернулась неуправляемостью и непредсказуемостью.

На Западе популистские партии уже пострадали от своей пирровой победы в 2015–2016 годах, потерпев на последних выборах серьезные неудачи. Тем не менее скрытое возмущение и недоверие к традиционному истеблишменту осталось, сделав основные политические партии неспособными заполнить пустоты, активированные популистами.

Проблема еще и в том, что вырастающий из политического развала популизм, проигрывая, — а проиграет он непременно, — спасается с помощью национализма.

Ну а национализм, как хорошо всем известно, рано или поздно приводит к фашизму и к войне — большой, настоящей.

В России есть тысячи, десятки тысяч людей, которые уже сейчас готовы выходить на митинги, шествия, отдавать подписи, голоса, силы и время за перемены. В разы больше тех, кто недоволен ситуацией в стране, не согласен с направлением движения и развития России. Однако для партии Путина (ПП) все это не сюрприз, они уже давно не «почивают на лаврах», а готовятся к возможным для себя неприятностям.

Впереди нас ждет пятилетка «транзита» — короткий, но крайне важный период до 2025 года.

Партия Путина — это вовсе не только «Единая Россия», это прежде всего Путин и его окружение: ближний, средний, дальний круги. Это его чиновники, судьи, прокуроры, спецслужбы, гвардейцы, полицейские, военные, пропагандисты и прочие зависимые, находящиеся в страхе чиновники, олигархи и предприниматели, а также некоторое число верующих в Путина и его политику властных людей, их общий электорат. Важно понимать, что ПП, безусловно, включает в себя и КПРФ, и «Справедливую Россию», и ЛДПР, и Общероссийский народный фронт.

А что такое транзит в условиях путинского режима в современной России? Это создание видимости перемен без каких-либо реальных изменений. То есть это сохранение в неизменном виде всех имеющихся на сегодня и созданных за последние 25 лет отношений механизмов власти и собственности. Это вовсе не исключает, а, наоборот, предполагает персональный передел как собственности, так и власти при сохранении самой системы. Поэтому ситуация так называемого «транзита из точки А в точку А» отнюдь не подразумевает «борьбу хороших парней с плохими». И ключевой вопрос не только и не столько в уходе Путина, сколько в том, что будет потом.

И это «потом» зависит, в частности, от того, будет ли у российского гражданского общества достаточно организационных, политических, институциональных ресурсов и инструментов, чтобы в шоу «Перемены без перемен» оказаться действующим лицом, ломающим этот сценарий и заявляющим о своих правах, а не частью подтанцовки.

Речь здесь идет не только о видении перспективы, но и о серьезной, тяжелой и опасной борьбе за будущее, за развитие и сохранение страны: о жизни без страха, о свободе и творчестве, неприкосновенной частной собственности и реальной конкуренции, о верховенстве права и работающей Конституции. Если в этой ситуации общество не станет самостоятельным субъектом политики, то его, общество, беспощадно используют те, кто уже включился в борьбу за будущий передел власти и собственности.

Совсем недавно вполне официально российские военные на высшем уровне предъявили городу и миру свое видение перспективы как национал-милитаристского будущего и бесконечной эскалации (!) и эксплуатации темы борьбы с внешними и внутренними врагами (см.  интервью Шойгу , которого китайцы уже называют преемником Путина).

Тем временем слева нагнетаются популистские призывы к тотальному переделу, национализации, не говоря уже о полной поддержке коммунистами внешнеполитического курса ПП, в том числе и войны с Украиной.

Движение в сторону открытости института российской власти, разделения властей, независимости и самостоятельности судов смертельно для путинской системы.

А  милитаризм ,  левачество  и  национализм , напротив, — прекрасное резервное пространство для изменения облика системы, некоторой ее трансформации и, главное, самосохранения.

Это те направления, под которые система будет мимикрировать и к которым легко приспособится, не меняя своей сути.

И хотя Путин разминулся с левой и социально-ориентированной публикой, поддержав пенсионную реформу, в резерве у власти есть еще тема национализации, которую пока не трогают, а только иногда намекают. Но, когда тронут, получат от этой публики мощную поддержку, и даже повышение пенсионного возраста властям простят. Если сейчас кажется, что идея национализации утопична, то можно напомнить, что еще шесть-семь лет назад и аннексия Крыма выглядела невозможной, о чем сам Путин  говорил публично  и, скорее всего, искренне.

В таких условиях совершенно недостаточно бороться время от времени за мифические «честные выборы» в путинской системе. Потому что кто будет организовывать такие выборы в этой системе? Кто будет следить за соблюдением правил и законов, препятствовать фальсификациям? Кто обладает необходимыми для всего этого силовыми ресурсами? Кто будет считать результаты? Говорят, в «честных выборах» якобы заинтересованы и крайне правые, и коммунисты. На самом деле и те, и другие заинтересованы только в выборах, на которых они победят сами. Этому нас учит история Учредительного собрания, которое разогнали в 1917-м проигравшие на выборах большевики.

Что делать в этой ситуации? Ответ вроде бы очевиден: создавать массовую политическую структуру с внятной программой для демократического обустройства России как современной страны.

Говорят, партийная система устарела. Возможно. Однако происходящее в нашей стране и в мире все больше свидетельствует о том, что заменить такое политическое устройство нечем. Кстати, в России, как показывают социологические исследования, люди разочаровались не в партиях и в политике вообще, людям надоело смотреть бесконечное бессодержательное ток-шоу, мыльную оперу федеральных телеканалов с одними и теми же персонажами, где смешались в одну серую массу депутаты, шоумены, журналисты-пропагандисты. Но рано или поздно наступит пресыщение и от повторяющихся уличных протестов с отдельными локальными результатами и гипертрофированным вниманием к ним оппозиционной прессы (между прочим, на фоне несопоставимо меньшего внимания в СМИ к не менее серьезным нарушениям прав человека вдали от столицы).

Не надо рассчитывать, что власть устыдится, одумается, испугается. Репрессии, которые мы видим сегодня, — не от испуга. Это расчетливая политика Кремля, направленная на удушение протеста в зародыше.

Власти считают «естественными выплесками» протесты такого масштаба (повод даже не важен) и используют репрессивные механизмы для профилактики. И в этом смысле минувшим летом задача была выполнена: протест затолкали в формат силового противостояния, спровоцировали полицейской жестокостью спонтанные ответные действия, провели молниеносные процессы, посадили для устрашения невиновных людей (см.  « М осковское дело» ).

Посылать этой системе корректирующие «сигналы» и ждать реакции бесполезно. Разрыв между властью и обществом, похоже, достиг такого масштаба, когда общественное мнение при принятии решений наверху, как правило, не учитывают. Нет даже видимости диалога с обществом, он вытеснен подавлением, пропагандой и манипуляциями. А такие сигналы, как рост поддержки и голосование за коммунистов-сталинистов «в пику» «Единой России», рассматривают как запрос на «твердую руку» и на наведение «сталинского порядка», что влечет за собой усиление полицейщины, репрессий к инакомыслящим, борьбу с «иностранными агентами»... 

При таком положении дел необходимо вести собственную линию, собственную политику, а не следовать за тем, что навязывают власти. Нужно добиваться от власти диалога с оппозицией, представляющей значительную часть общества, заставить обсуждать ключевые вопросы и темы развития страны, в том числе — «транзит» верховной власти. К сожалению, нынешняя российская власть воспринимает реальный диалог с народом, с обществом как свою слабость. Поэтому убедить власть пойти на такой диалог не получится, можно лишь заставить.

Сделать это способна лишь внятная политическая сила, опирающаяся на массовую поддержку не только в Москве, но и по всей стране. Для этого нужны прежде всего содержательная повестка, цели, задачи, программа (например,  «8+8»  или  « Дорога в будущее » ). Без этого легко манипулировать эмоциональным недовольством населения, легко стравливать людей друг с другом. Путин уже недвусмысленно продемонстрировал намерение устроить травлю «гнилых либералов, ответственных за 1990-е».

Кроме того, необходима организационная структура — политическая партия, способная не только устраивать акции «по ситуации», но и работать систематически по всей стране. Если оппозиционную политическую структуру поддержат 5–6 млн граждан России, то этого будет достаточно, чтобы начать менять положение дел в стране, приступить к трансформации режима и запустить процесс жизненно важных реформ.

Этого можно достичь, если люди почувствуют себя субъектом политического процесса — гражданами, влияющими на ход событий и ответственными за будущее своей страны.

Сегодня в России реальная демократическая политика — это не активизм, не игра в алгоритмы и не политтехнологические фокусы, а глубокая системная идеологическая работа с избирателями и строительство большой современной политической партии (см.  «Громче голос» ).

Если мы пока еще не доросли до политики, тогда будем заниматься просто активизмом: обустраивать детские площадки и велодорожки, бороться с точечной застройкой и транспортными хордами, собирать митинги от случая к случаю, освобождать одного из тысячи несправедливо осужденных (что, безусловно, важно), протестовать, выражать недовольство, выигрывать где-то муниципальные выборы и... ждать.

Не опоздать бы.